Фэнтези 2007 - Страница 80

Жалена решительно отерла лицо рукавом и стукнула в гулко откликнувшуюся створку. Слаженно залились лаем цепные кобели, попробовал тонкий голосок щенок-несмышленыш, сорвался на скулеж и смущенно примолк.

Долго ждать не пришлось. Ворота отворились, и к путникам вышел староста — косая сажень в плечах, борода лопатой, рыжая с частой проседью. Он заметно хромал, тяжело выбрасывая вперед и чуть в сторону правую ногу. Давным-давно, в бытность его кметом, уже павший оземь враг изловчился и достал перешагнувшего через него противника мечом под коленку, рассек сухожилие. Нога зажила, но перестала гнуться, закостенела. Пришлось уйти из дружины, осесть на Крыле. Староста любил рассказывать односельчанам о той славной битве, в конце непременно напоминая, что раненых врагов надо добивать, не жалеючи. Жалене тоже рассказал — в первый же вечер. Тогда она отмолчалась. Не в ее привычках было кого-то добивать. Да и убивать без надобности не любила. Невелика хитрость мечом махать, поди-ка умом договорись!

Не шибко староста ведьмарю обрадовался, глаза так и забегали, как мыши по пустому амбару. Да кто этих ведьмарей любит? На добробыт когда дела идут хорошо их не зовут, ан и выгнать нельзя: счастье в платяной узел завяжет да и унесет, в канаву выбросит, потом ходи за ним следом, задабривай, упрашивай, чтобы место показал.

Кряхтя, староста преломился в поясе, мазнул пальцами землю.

— День добрый, гости дорогие, милости просим…

Ведьмарь, не ответив, шагнул во двор. Как по неслышному приказу, умолкли кобели на тренькающих от натуги цепях, осели на землю, угодливо виляя хвостами. Гость мимоходом потрепал по лобастой голове поджарого вожака; пес тоненько, по-щенячьи, заскулил, жалуясь на подневольную жизнь.

— Привела-таки? — шепотом спросил староста, неприязненно косясь на ведьмаря, по-хозяйски обходившего двор. — Вот уж не думал, что он за тобой пойдет… Ох, не к добру это, попомни мое слово… Волка в дом калачом не заманишь, но уж коль сам следом увязался — быть беде.

Жалена неопределенно повела плечами.

— Беда уже здесь. Не на твоем дворе, так за воротами. Хуже не будет, я пригляжу.

— Приглядишь, как же… — Староста сплюнул, старательно растер плевок левой ногой, чтобы не достался какому духу-шкоднику. — Только глядеть и останется, ветра горстью не уловишь…

Навстречу ведьмарю из дома вышли трое рослых детин — Старостины сыновья-погодки от первой жены. Раздались в стороны, пропустили, но здороваться не стали, только переглянулись промеж собой и глазами недобро сверкнули. На Жалену тоже неласково глянули — и завидно, что кметка, и пакостно, что баба: куда только воевода глядел?

«Да кому вы нужны, лапотники, — подумала кметка, — завидуют, вишь ты. От батюшкиных хлебов да жениных ласк небось в дружину не побежите, на снегу спать не будете, с побратимом жизнью не поделитесь, за чужой двор грудью не встанете. Кабы таких в дружину брали, хуже татей лесных ославилась бы».

Жалена поравнялась с ведьмарем, легко коснулась локтя:

— Что ж ты хозяина дома ни одним словом не уважил?

— Зачем? — равнодушно отозвался тот. — Он мне не друг, я ему не враг, переглянулись и разошлись…

Жалена вспомнила, как однажды, на едва приметной лесной тропке, повстречала волка, неспешно бредущего ей навстречу. Переглянулись — и разошлись обочинами, признавая взаимную силу. Но здесь же не лес, люди не волки — вон как староста поглядывает, с сыновьями перешептываясь.

— Зря, — досадливо сказала она. — Теперь они тебя на все село ославят.

Ведьмарь, не отвечая, прислушивался, как за воротами, на улице, надрывается-приговаривает невидимая шептуха:

— Водяница, лесавица, шальная девица! Отвяжись, откатись, в моем дворе не кажись! Ступай в реку глубокую, на осину высокую! Осина, трясись, водяница, уймись! Мне с тобой не водиться, не кумиться! Ступай в бор, в чащу, к лесному хозяину, он тебя ждал, на мху постелюшку стлал, муравой устилал, в изголовье колоду клал, с ним тебе спать, а меня не видать! Чур меня!

— Это помогает? — шепотом спросила Жалена.

— Иногда. Сейчас — вряд ли. Слишком далеко зашло. Да и шептуха не настоящая, голосит, как заведено, а силы в приговоре нет.

Подоспевший староста распахнул перед гостями дверь, пропустил их вперед. Сыновья зашли последними. Пахнуло теплом, утих пчелиный гул приглушенных голосов, два с лишним десятка глаз разом обратились на вошедших.

Семья у старосты была немалая — пасынок да кровная дочка от второй жены, и сейчас ходившей на сносях, младший брат-бобыль, жена старшего сына с двумя мальчуганами-погодками, жена среднего, совсем еще девочка с широко распахнутыми, испуганными карими глазами-вишнями, бабка-приживалка да виденные уже сыновья от первой, ныне покойной жены. На лавке у двери сидели трое наемных парубков и шумно хлебали щи из одного горшка. Поперек матицы, избяного хребта, протянулся дощатый стол, накрытый к вечере. Староста уселся во главе стола, ближе к красному углу, покряхтел, поерзал, выпрямляя и потирая калечную ногу. Жалену усадил рядом с собой. Сыновья потеснили домочадцев на лавках вдоль стола.

Ведьмарь сам выбрал себе место — поближе к дверям, никто не осмелился указать ему на иное.

Изголодавшись с утра, Жалена набросилась на еду, как в два горла. Отведала и дичины, и квашеных грибочков с травами, и сала с нежно-розовой прослойкой, щедро присыпанного ароматным тмином. Свежего хлеба одна полкаравая умяла, запивая квасом, настоянным на хрене.

Ведьмарь, казалось, даже не заметил поставленную перед ним миску. Сидел, скрестив руки на груди, и даже сидящая у него на коленях кошка презрительно прикрыла глаза, повернувшись к столу боком. С чего бы такое неуважение к хозяевам?