Мигом позже ноги Джеймса взрыли песок, топча ненавистное лицо.
Нелепая, изломанная, жуткая в своей целеустремленности тень, скрежеща боевым воплем гарпии, взвилась в воздух — и обрушилась на Фернана. Оба слетели с лошади, которая чудом удержалась на ногах, и покатились по обломкам камней. Удар, песчаный вихрь, еще удар, и еще, кулаком, локтем, рукоятью меча, прямо в оскаленный, разбитый в кровь лик Лысого Гения. Нет, рябой не успевал, со всей его хваленой скоростью! — он опоздал, и когда меч, дарованный Одноглазым Вороном, покровителем нордлунгов, стальной струей влился Фернану в живот, Джеймс Ривердейл с внезапностью удара молнии понял главное, единственное, что должно волновать человека в такие минуты.
Живой.
Я — живой.
А враг — нет.
— Пить…
К седлу лошади — к счастью, она никуда не убежала — оказалась приторочена тыква-долбленка с водой. Джеймс принес ее раненому, приподнял тому голову — и только тут спохватился.
— Тебе нельзя! У тебя рана в живот. Тебя к хабибу надо…
— Не надо к хабибу. Ни к чему.
Джеймс понимал, что умирающий прав. Но вдруг найдется опытный медикус-маг, местная ведьма-чудотворица… Странно: сейчас он не испытывал к Фернану ненависти. Ненависть умерла раньше, чем подмастерье дамы со шпагой.
— Дай воды.
— Где мы? До города далеко?
— Это… Жженый Покляпец. Бывший. Часов пять… до Бадандена.
Зубами вытащив пробку, Джеймс приложил горлышко долбленки к губам человека, которого только что убил. Черты Фернана менялись с каждым глотком. Сквозь личину Лысого Гения проступало настоящее лицо парня. А рядом, шурша кублом змей, оплывал струйками песка бархан с тем же рябым ликом.
Напившись, Фернан долго молчал. Его лицо кривилось от боли, но он не отрывал взгляда от Джеймса. Словно силился что-то высмотреть, узнать и умереть спокойно.
— Добей, — прохрипел он наконец.
— Нет.
— Хочешь, чтоб я помучился?
— Нет. Я не палач. Извини.
И не удержался — спросил:
— Зачем? Зачем вы это делаете?
— Зачем?.. — сухо вздохнул песок.
Рассказ Фернана Бошени, правдивый, как большинство рассказов умирающих; но почему близость к смерти — это близость к правде, не ответит самый искушенный философ
«Таланту есть предел, лишь гений беспределен», — писал аль-Самеди. Фернан Бошени не читал этих строк и даже не слышал их от уличных певцов, но в случае чего согласился бы с автором. Он четко знал пределы своего невеликого таланта.
И мучился, заключен в них, словно узник зиндана.
Его отец, Диего Бошени, обнищавший дворянин из Эль-Манчи, позднее — наемник всех господ, кто платил за чужие шпаги, еще позднее — хмурый и замкнутый калека-вдовец, живущий на мизерный пенсион, который был положен Салимом ибн-Салимом XXVII, отцом нынешнего тирана, всем, сражавшимся под знаменами тирании, говорил:
— Люди, сынок, по-разному одолевают трудности. Петухи кидаются на заботу не глядя, громко кукарекая и хлопая крыльями. Безудержным натиском они или втаптывают заботу в грязь, или остаются без головы. Волы пашут заботу, как поле: участок за участком, размеренно и трудолюбиво, забывая есть и пить. В конце сотого поля они подыхают от усталости в канаве. Дракон мудрей петуха и ленивей вола — он обязательно найдет кратчайший и самый неожиданный путь к победе. Мы с тобой волы, сынок, и с этим ничего не поделать…
Отец цитировал кого-то из старых боевых товарищей, кто бросил войну, ушел в горы и принял обет в храме Добряка Сусуна. Имени этого человека Фернан не знал. Как правило, он старался удрать прежде, чем отец дойдет до финала:
— А обезьяна ворует плоды побед дракона, прячась у него за спиной.
Первые уроки владения оружием юноша получил от родителя. Отец полагал, что сын тоже подастся в наемники — всю жизнь сражаясь за деньги, он не видел для отпрыска иного пути. Но Фернан не желал окончить дни в полуразрушенной хибаре, каждый день считая, хватит ли грошей пенсиона до конца месяца.
В маршальский жезл, лежащий в ранце солдата, он не верил.
В замок с белокурой красавицей, что станет наградой герою, — тоже.
Фернан хотел быть фехтмейстером. Здесь не крылось ни грана честолюбия, или какой-то особой страсти к изысканному звону клинков. Маэстро с собственным залом и толикой учеников, которые обеспечивают тебе безбедное существование — вот предел мечтаний. Непыльная, спокойная работенка. Не надо лезть вон из кожи, пробиваясь в лучшие. Достаточно выгрызть у судьбы диплом, заверенный Гильдией баши-бузуков — и ты на коне до конца своих дней.
Опытные маэстро могли бы поспорить с юношей, разрушив его представления о сладкой жизни фехтмейстеров, но Фернан не интересовался их мнением на сей счет.
Ему хватало своего мнения.
Оставшись сиротой, он несколько лет подряд нанимался к фехтмейстерам родного города — уборщиком, слугой, кем угодно, — беря оплату натурой, то есть уроками. Трудолюбивый и старательный юноша многим приходился по душе. Он пахал избранное поле участок за участком, приобретая строгую академичность движений; художники, иллюстрировавшие книги по теории и практике фехтования, любили приглашать Фернана в качестве модели.
Покойный отец был прав: Фернан родился волом.
Скромный талант в тесных рамках.
Время шло, а ни один из маэстро не предлагал Фернану даже шаткого статуса помощника. Должно быть, маэстро хорошо знали, что шедевр — это выпускная работа подмастерья, сдающего экзамен цеху на звание мастера. В Фернане Бошени грядущий шедевр не прозревался даже самыми зоркими учителями.