Фэнтези 2007 - Страница 151


К оглавлению

151

Ты слушаешь его — и смотришь в ее глаза.

«Как можно не заметить чудо?!» — «Если не верить в него».

Ты рвешься изо всех сил, ты пытаешься одолеть тварь, засевшую в тебе, слившуюся с тобой, но единственное, что удается, — завладеть одною рукой — ненадолго, на пару мгновений; ты сжимаешь кулак и чувствуешь боль, пальцы натыкаются на что-то острое, кровь, запах крови сводит с ума, джиэммон, сидящий в Змейке, вскидывается и смотрит на тебя удивленно… он еще не понимает… всего лишь рука, одна рука, ничего больше… ты бьешь под дых, а потом снова — уже туда, где нижняя челюсть соединяется с горлом… гребешок, похожий на розу, входит легко, будто для того и предназначен… Змейка, по-детски вскрикнув, переваливается через парапет и начинает свое долгое, последнее падение… ты снова бьешь — теперь уже не рукой, а силой собственной мысли, воли, ты выжимаешь эту тварь из себя, выдавливаешь, — единственная подвластная тебе рука стиснута в кулак, и кровь сочится, твоя кровь, джиэммон теряет рассудок от этого запаха, и ты бьешь, бьешь, бьешь, и — вспышка перед глазами! — заваливаешься на каменную площадку, и удар от падения такой сильный, что слезы выступают на глазах, слезы, слышишь! — слезы, тебе больно, она склоняется над тобой, тебе больно? — мне больно; значит, все хорошо, если больно — значит, живешь.

— Я люблю тебя.

— Я люблю тебя.

С грохотом распахивается люк.

— С вами все в порядке, государь?!

Это старый ал-Леад, прихватив вместо оружия жаровенку-черепаху, вскарабкался наверх. К счастью, опоздал.

* * *

Свечи. Полумрак. Тепло родного дыхания на щеке.

— Я хочу, чтобы ты…

— Я тоже этого хочу…

За стенами — ветер, и пустыня, и другие судьбы, чужие времена.

* * *

И вот наступает утро, когда паломники покидают оазис Таальфи, — нежное, мирное утро, исполненное тишины и покоя. В такие моменты кажется, что мир пережил уже все самое страшное и впереди — только дни счастья, только они.

Паломники уезжают. Все выполнено — все, о чем шептали ветра, когда Иллэйса иб-Барахья восходила на башню и слушала их. Ответы прозвучали. Душезнатец свидетельствовал, успел. Теперь его тело зарыто на местном кладбище, рядом с могилой, в которой покоится прах Змейки, а душа старика отправилась дальше по Спиральной Лестнице.

Это то, что знает и о чем догадывается весь оазис.

Паломники уезжают — все вместе. Ламбэри Безжалостная вызвалась сопроводить шулдара до Стены, а то и дальше — до Бахрайда, это уж как дорога ляжет. Воительница считает, что виновата перед ним. Впрочем, и Ламбэри, и Иллеар Шестой довольны тем, как все вышло… почти довольны; в конце-то концов, они живы, они получили ответы на свои вопросы, они уезжают из оазиса, спешат навстречу своей судьбе. Йор-падды везут носилки с Джализом, который за прошедшие два дня немного пришел в себя, он еще слишком слаб, чтобы держаться в седле, но вовсю ухлестывает за двумя хорошенькими воительницами, и те с удовольствием отвечают ему, и уже научили юношу нескольким песням. Вот и сейчас, отъезжая, они втроем поют — ах, как они поют! — молодые, полные жизни и надежд!

Одинокий всадник, который встретится им примерно полчаса спустя, будет удивлен и непременно улыбнется — одна из немногих его улыбок в этот и последующие годы. Клюку ему вручат «сестры», все прочее всадник везет в чересседельных сумках: чистые листы для договоров, особые чернила, пилюли, чтобы утишать биенье сердца в те дни, когда душезнатец заверяет и держит слово провидицы. Он еще молодой, он выдюжит, он справится с межсезоньем, которое вот-вот наступит в оазисе. Традиция будет нарушена: нынешняя иб-Барахья не успела подготовить преемницу, придется выбирать… ничего, он справится, они справятся. Пока же всадник еще далеко, а паломники — вот они, здесь, они чуть задерживаются в том месте, которое по традиции зовется Восточными вратами, хотя никаких ворот там нет; они задерживаются: здесь слишком узко, и, пока есть еще время, один из всадников оглядывается — коренастый, с едва наметившейся сединой в бороде и пышными черными кудрями, в которые так приятно запускать пальчики; отсюда, с башни, конечно, не разглядеть выражение его глаз, но Иллэйса и так знает, что сейчас он, сощурившись, смотрит на тоненькую фигурку, которая отчетливо видна на фоне утреннего неба.

Он верит, что вернется сюда, как и обещал.

Она знает: не вернется.

Ответ, который вчера получил Иллеар Шестой по прозвищу Кровавый Садовник, сын Су-Л'эр Воинственной, отец Ай-Кинра, заставит шулдара отправиться в бой. Придут в движение войска, правоверные возьмут в руки оружие, чтобы защитить свой край от вторжения иншгурранцев и трюньильцев.

«Когда люди с Востока перейдут перевалы Хребта и обрушатся на города Тайнангина — выстоят ли мои войска? смогут ли отбросить захребетников назад? хватит ли им сил и мужества, упорства и мастерства?!» — «Да. Да. Да».

(«Поедешь ли ты… согласишься ли стать…» — «Нет. Нет».) Он отворачивается. Уезжает. В спину дует ветер.

Иллэйса знала, знала все заранее. Ей не жать. И уже не страшно. Это ее выбор.

Старая Хуррэни была права: если спрашиваешь, значит — не любовь.

Если лжешь — платишь; душезнатец просто заверяет и держит твое слово.

Ветер дует в спину, холодный, ночной, он несет с собой запах иных судеб и иных времен, которые Иллэйса уже не застанет. Ей отпущены ровно сутки — до вечера.

Иб-Барахья никогда не лжет больше одного раза. Но в пении ветра ей вдруг открывается то, что прежде лишь мерещилось туманными, зыбкими тенями грядущего, — а теперь стало им. Иллэйса видит, как войска, ведомые ее шулдаром, опрокидывают захребетников и два долгих года сдерживают их атаки. Два долгих года, в течение которых «внутренний» Тайнангин живет почти так же, как жил прежде. Еще два года. А потом — бой у стен Бахрайда, и коренастый всадник с седою бородой и седою шевелюрой падает, сбитый стрелой; падает — но встает, в последний раз давая пищу слухам о том, что в бою им словно бы завладевает джиэммон; встает — и встречает врагов лицом к лицу, и держится до тех пор, пока еще пять стрел не входят в него — и только тогда он бросается в самое горнило схватки с гневным, почти сразу же оборвавшимся криком — и позже те, кто выжил, будут спорить: одни станут утверждать, что шулдар выкрикивал свое имя: «Иллеар!» — другие решат, что звал своего мастера битв: «Ал-Леад!» Иллэйса знает: и те, и другие будут неправы. И это — милосердие судьбы, это — больше, чем то, на что Иллэйса могла рассчитывать нынешним утром.

151